Глава 27

Робинзон и Пятница

Вечером неожиданно приехал Мещерский, и Кате показалось, что их встреча – точь-в-точь первое рандеву Робинзона и Пятницы.

– Вон из этой богадельни! – скомандовал Мещерский. – Катя, я за тобой, ты хоть на час можешь оставить свой наблюдательный пост?

– Хоть на два, Сережечка, – покладисто ответила Катя. – У меня много новостей.

– У меня меньше, но тоже ничего, – усмехнулся Мещерский. – Но дележку отложим, у меня эта ваша конспиративная явка все вдохновение убивает. Одевайся, поедем посидим где-нибудь.

«Где-нибудь» в последнее время на языке Мещерского означало только одно место – тихий уютный сумрачный пивной подвальчик в одном из переулков Замоскворечья. Назывался он «Кроличья нора». Пиво в этой норе было разное – от дорогих до самых дешевых сортов, публика – с бору по сосенке, но в основном, как и в остальных таких местах, – московские маменькины сынки со своими девочками. В «Норе» по вечерам играли в бильярд, в «дартс» и в еще какую-то заумь в стиле фэнтези, где в качестве фишек и карт использовались фигурки героев «Властелина колец» и «Сильмарриллиона».

Коротать этот вечер в «Норе» Кате не хотелось, но, взглянув на окрыленного встречей Мещерского, она решила все свои настроения запрятать подальше. И потом, ей так хотелось поговорить с Серегой! Делиться новостями она начала еще по пути в машине.

– Значит, полдела сделано, деньги вы нашли. Ничего сработали, быстро, – похвалил Мещерский. – А где сейчас эта Герасименко?

– В Морозовской больнице, – ответила Катя. – С сыном.

– Значит, то, о чем ты говорила с Никитой, подтвердилось?

– Да. Сразу после обыска они повезли Павлика и его мать в нашу детскую поликлинику. Никита мне звонил уже оттуда. Сказал, что Павлика осмотрели врачи, что освидетельствование выявило у него на теле множественные синяки на руках, бедрах, на спине. Он сказал, что Павлик… Сережа, ведь ему всего шесть лет! Он же ребенок. Как же над ним могли так надругаться? Он же его изуродовал, искалечил. Врачи сказали, что у него есть внутренние повреждения, кишечник и…

– Как на освидетельствование отреагировала его мать? – спросил Мещерский.

– Никита сказал: она была в шоке, когда врач сказал ей. Якобы для нее все, что Бортников творил с Павликом в ее отсутствие…

– Гром среди ясного неба?

– Герасименко сказала врачу, что никогда ничего такого за Бортниковым не замечала, но… Никита мне сказал: она стала какая-то странная, прямо невменяемая. Из нашей поликлиники Павлика сразу повезли в Морозовскую. Герасименко они сначала не хотели там оставлять с ним. Ведь уже решается вопрос о ее задержании, но… Никита мне только одно сказал: в этой ситуации брать ее под стражу, разлучать с сыном нельзя, будет только хуже, во сто крат хуже. Свидерко договорился с прокуратурой пока повременить с мерой пресечения. Все равно она от сына сейчас никуда не денется. На всякий случай там, в больнице, они опера оставили, приглядывать за ней.

– А обыск в квартире, кроме денег, еще что-то дал?

– Данные пришли уже из ЭКУ – пальцы Бортникова в квартире есть. В кухне, в ванной, туалете, на дверных косяках. Давность разная – от одной до трех недель.

– А на портфеле с деньгами?

– Есть – его и пальцы Герасименко.

– Топорик нашли? – Мещерский завернул в темный переулок и остановился на углу перед вывеской «Пивбар».

– Топорика в квартире нет. Они все и везде проверили. Зато нашли видеокассету. Порно с участием малолеток. Герасименко ее опознала. Сказала, что Бортников пару недель назад привез, она внимания не обратила, думала, фильм какой-то. Видимо, как раз эту кассету Бортников и смотрел в тот вечер, в пятницу, а потом… С мальчиком будут работать психологи.

– Ну что, пойдем? – Мещерский кивнул на вывеску.

Катя покачала головой.

– Я не могу, – сказала она. – Ты меня, Сережа, прости, но я не могу.

– Ладно, тогда давай просто в машине посидим. Мне Вадим звонил, – Мещерский возился, поправляя что-то под панелью. – И вчера, и позавчера, и сегодня утром тоже… Вот, он телефон передал. Если хочешь, сама ему можешь позвонить в гостиницу, в номер. Обязательно позвони! Он же не на Северном полюсе. И потом, Катя, он уже… он остыл, не такой уже бешеный, он, кажется, понял, что нельзя быть таким дураком-то… Он все время меня о тебе расспрашивает. Прямо с ножом к горлу пристает!

– А где он сейчас? – спросила Катя.

– Это телефон гостиницы в Хабаровске, они там еще сутки пробудут, а потом Чугунов самолет частный берет, и они полетят… Черт, я забыл куда – он же говорил! Надо сегодня позвонить, там у них уже день, наверное. Вот это код Хабаровска, а это…

– Мне неоткуда звонить, ты же знаешь, у меня в квартире нет телефона.

– С сотового звони ему на сотовый! Или вот в гостиницу. Или хочешь, прямо сейчас поедем к вам домой, оттуда ему позвонишь, если тебе с Ленинградского звонить нельзя… Потом я тебя назад отвезу.

– Спасибо, Сережа. Не нужно ничего. Я сегодня с Вадькой разговаривать не могу. Я только окончательно все испорчу.

– Но он же ждет, я с ним говорил, он должен тебя понять, он хочет этого!

– Ты меня прости, – тихо сказала Катя. – Но после того, что я сегодня узнала, а я ведь была внутренне к этому готова… Я сильно сомневаюсь, что вы, мужчины, вообще что-то способны понимать и чувствовать.

– Бортников – подонок, Катя, – сказал Мещерский. – Но мерить всех нас по его мерке нельзя.

– Не обижайся, я сказала глупость.

– Я не обижаюсь. Я только хочу одно сказать: мужчины чувствуют. И сердце у нас не из камня, не из льда. Мы, конечно, не очень рассуждаем о разной там психологии, милосердии и сопереживании, потому что не у каждого из нас язык как надо подвешен. Да это и не нужно. Потому что мужчина, Катя, всегда сначала решает для себя, что он будет не говорить, а делать. А дела всегда важнее слов.

– Что бы ты сделал, если бы оказался на месте Светланы Герасименко?

– Если бы узнал о ребенке, я бы этого Бортникова убил.

– Никита сказал мне по телефону то же самое. Он сказал: фактически мы затянули на ее шее петлю. У Герасименко для убийства Бортникова даже не один мотив, а два. И какие! Вряд ли в прокуратуре и в суде поверят ей, что она даже не подозревала о том, что делает Бортников с ее сыном.

– Но та барменша из ресторана, про которую ты мне только что говорила, она же не знала, что ее сожитель регулярно насиловал ее маленькую дочь?

– А ты думаешь, ей сразу поверили? Наш Хохлов из ОБЭПа на нее дело-то сначала возбуждал за левый коньяк… И там была совсем другая ситуация. Сожитель был жив.

– Он что, сидит до сих пор?

– Нет, из колонии телефонограмма через полгода, как его осудили, пришла. Его сокамерники прикончили, вроде там была общая драка. Виновных так и не нашли.

Мещерский мрачно усмехнулся.

– Да, – сказал он, помолчав. – У Герасименко имелись мощные мотивы для убийства Бортникова. Но тот случай, с дракой и с тем парнем, которого тоже ударили кухонным топориком. Как же тогда быть с ним?

– А знаешь, что мне Никита сказал? Нашей в этом деле была только кража, понимаешь? Хищение ста семидесяти пяти тысяч долларов авиакомпании «Трансконтинент». Деньги найдены, похититель установлен. Мы свою часть работы выполнили.

– А все остальное он хочет Петровке подарить?

– Он предоставил мне все решать самой. Я хоть завтра могу уехать с Ленинградского проспекта.

– Значит, Герасименко, как только ситуация в больнице позволит, арестуют за убийство?

– Я думаю, следователь уже пишет постановление.

– Никуда ты не уедешь, Катя, – Мещерский тяжело вздохнул. – А знаешь, что мне твой драгоценный заявил? Напился там как поросенок, позвонил мне ночью – я, мол, эту вашу ментовку – это его выражение, миль пардон, по камешку, когда вернусь, разметаю.

– Руки коротки, – сказала Катя. – А еще он что сказал?

– Позвони ему, слышишь? Позвони сама, будь умнее. – Мещерский тронул машину, развернулся. Неоновая вывеска «Кроличьей норы» ярко вспыхнула на прощание.