Павел Николаевич Луконин – полковник милиции в отставке, отыскался в госпитале МВД – лежал во второй терапии, в отделении для «почечников».

Никита Колосов договорился с ним о встрече по телефону через завотделением. Разговаривали они, сидя на банкетке в стеклянной галерее, соединявшей два больничных корпуса. Галерея походила на оранжерею от обилия комнатных растений. А за окнами этого зеленого больничного сада шел снег.

Павел Николаевич был худенький, совершенно лысый, темноглазый, темнобровый старичок – импозантный, бодрый и общительный. Пока они с Колосовым сидели в галерее, он провожал глазами каждую молоденькую медсестру и вздыхал. После вежливых вопросов о здоровье Никита перешел к делу.

– Да, коллега, помню я все, как такое забыть? – Луконин, сразу же став серьезным, покачал головой. – Стажер я тогда был, а тут вдруг такое громкое дело. А я ведь тогда одним из первых туда на место попал, в квартиру-то… Даже номер ее до сих пор помню – шестнадцатая, на пятом этаже. Соседи-старики детские крики слышали, шум. А у нас опорный был рядом, через улицу на Алабяна. Я один тогда дежурил. Время час дня, обеденный перерыв. Наставник мой, старший участковый Попов, домой ушел обедать. А я на телефоне остался. Ну, вот так и вышло, что я туда раньше опергруппы нашей прибыл. Дверь в квартиру закрыта была. Он, Ионесян-то, видно, когда уходил, захлопнул ее. А на двери – пятно кровавое, где он ладонью-то коснулся…

Ну, я дверь-то с ходу плечом выбил, думал, может, кто жив еще там, в квартире. До смертного часа не забуду, что я там увидел. Мальчонка мертвый уже был, дверь в ванную вся в щепки изрублена, взломана, вещи разбросаны…

Тут из отделения группа прибыла. И тоже без ЧП не обошлось. В лифте они все застряли между третьим и четвертым этажом. Лифт там какой-то странный был. Старый, наверное. Дом новый был, с иголочки, а лифты, как у нас обычно, наверное, бэу привезли. Ну, я с пятого этажа начал спускаться – думаю, может, помогу нашим, дверь лифта снаружи как-нибудь открою. Гляжу, на площадке у мусоропровода между четвертым и пятым этажом что-то вроде… Труба у мусоропровода толстая, за ней ниша такая, в нише – мальчишка, сразу-то и не увидишь его. Скорчился он там, трясется весь, белый, испуганный. Маленький. Мячик футбольный к груди прижимает. И смотрит на меня – ну как на привидение, ей-богу. Я-то в форме был… Говорить он даже сначала от испуга не мог, зуб на зуб у него не попадал. Стал я его успокаивать, спрашиваю – ты видел кого-нибудь? Он дрожит, головенкой кивает. Вот от него-то и узнали мы самое первое описание Ионесяна-«Мосгаза». Мальчонку-то потом несколько раз допрашивали, художник с ним работал из экспертного управления, фоторобот они составляли. Видел он «Мосгаза». Спускался по лестнице в футбол во дворе играть, а «Мосгаз» этажи обходил, квартиру выбирал. Он же как волк чуял нужную квартиру, где ему никто сопротивления не окажет. Ну, паренек-то и услышал – кто-то ходит, видно, испугался чего-то, спрятался за мусоропровод. А тот мимо него прошел, рядом, но не заметил, к счастью, не заметил.

– Вы его фамилию помните, имя? Он не на шестом этаже случайно проживал? – спросил Колосов.

Луконин помассировал сердце.

– У вас, коллега, сигаретки не найдется? – спросил он. – Я-то вообще трубку всегда курил, так жена забрала все – и табак, и спички, категорически не разрешает курить. Большое спасибо, а то что-то тяжко стало… А с мальчиком этим, со свидетелем, отдельная история. Нет, он не на шестом этаже жил. На пятом. Из той самой квартиры он был, из шестнадцатой, как оказалось.

– То есть как? – Колосов с тревожным изумлением взглянул на Луконина. – Вы не ошибаетесь, Павел Николаевич? Там же Комаровы жили. И вроде коммуналок в этом доме не было?

– А он не сосед был, он брат был родной убитому мальчику. Старший брат. С матерью-то их истерика была. Ну, понятно, такое несчастье. Но повела она себя как-то… На моих глазах прямо в отделении набросилась на старшего сына, начала бить его, кричала, плакала. Что оказалось-то? Она ушла на работу, оставила их двоих дома, старшему строго наказала за младшим смотреть, не уходить никуда. А весной ведь дело было, в каникулы. Детвора во дворе, в футбол гоняет. Ну, старший-то и побежал в футбол играть, а младшего, шестилетку, оставил одного в квартире. А тот дверь чужому дяде открыл…

– Вы помните, как звали этих детей?

– Да, – печально ответил Луконин. – Я все помню. Словно кино кто-то старое передо мной крутит. Младшего, которого убили, Витей звали. Витей Комаровым.

– А старшего? – Колосов рывком достал из кармана куртки телефон. – Как его звали?

Глава 33

Черная коробка

– Он сменил фамилию. Мы проверили. – Николай Свидерко оглядел всех присутствующих в своем темном кабинете. Кроме Колосова и Кати, здесь были сотрудники отдела убийств МУРа, паспортно-визовой службы и прокуратуры. – Когда он получал паспорт, он взял фамилию матери. Комаров – была фамилия его отца. Отец их бросил. Нам удалось разыскать их родственников. Они рассказали, что Комарова скрывала уход отца из семьи, воспитывала детей сама.

– Как ее звали? – спросила Катя.

– Нина Георгиевна. Они получили квартиру сразу, как только дом был сдан в эксплуатацию. Двухкомнатную, под номером шестнадцать, на семью – родителей и двух детей. Затем Комаров после развода с женой уехал оттуда. После убийства младшего сына Виктора Нина Комарова проживала вместе со своим старшим сыном в этом доме еще около года. Она несколько месяцев лежала в больнице. Ее родственники рассказывали, что у нее появились проблемы с психикой после пережитого шока. Родственники даже были вынуждены на какое-то время взять ее сына к себе. Комарова после гибели ее младшего ребенка страдала душевным расстройством. Она вымещала свое горе на старшем сыне. Обвиняла его в том, что он оставил маленького брата одного дома и стал причиной его гибели. Она его даже била. Паренек несколько раз убегал из дома. Это подтвердил нам и полковник в отставке Павел Луконин, работавший в то время здесь в опорном пункте младшим участковым. Все это происходило примерно в течение года после убийства. Ионесяна, как известно, поймали, шло следствие, потом суд. Затем Нина Комарова поменяла эту квартиру и уехала с сыном в Новые Черемушки, на другой конец Москвы. Там ее старший сын закончил школу и получил паспорт. Мы подняли архив паспортного стола, там есть записи о смене им фамилии. Он взял девичью фамилию матери, превратившись из Комарова в…

– Сажина Евгения, – сказал Колосов. – Много лет прошло с тех пор. Все это время Сажин вместе с матерью жил на Профсоюзной, в Черемушках. А с мая прошлого года, как нам удалось установить, он через свою фирму начал вести переговоры о покупке квартиры здесь, в доме на Ленинградском проспекте. Четвертый корпус как раз заселяли после капремонта, Сажин, видимо, знал об этом и решил вернуться в дом своего детства.

– Зачем? – спросил кто-то из прокурорских.

Колосов секунду помолчал.

– Как мы установили из показаний сотрудников фирмы-риелтора, он намеревался купить свою прежнюю квартиру – шестнадцатую на пятом этаже. Но из этого ничего не получилось, потому что часть квартир уже была выкуплена Тихим. В пятнадцатой и шестнадцатой квартирах шел ремонт и перепланировка. Тогда Сажин купил точно такую же квартиру, но этажом ниже, став ближайшим соседом – через стену Светланы Герасименко. Сама Нина Георгиевна Комарова до переезда в этот дом не дожила. Сажин похоронил мать летом, в июле, когда переговоры о покупке квартиры еще шли. Похороны состоялись на Преображенском кладбище. Там же, как мы установили, похоронен и младший брат Сажина.

– Но все, что мы о нем узнали, – угрюмо сказал Свидерко, – это всего лишь косвенные факты. Прямых улик причастности Сажина к убийствам Багдасарова, Бортникова и Зотовой по-прежнему нет. И, по моему мнению, в сложившейся ситуации имеется только одно средство, которое, возможно, добудет какие-то доказательства: это обыск у него дома. Обыск совершенно для него неожиданный и тотальный.